Российские фантасмагории - Страница 169

К оглавлению

169

Фельдшер от крика окреп и исполнился высокоумия.

— Руки-ноги? Деревня… руки были неблагопристойно закоченевши, ноги соответственно. При этой болезни и после смерти судорога бьет. А ты, по невежеству, что про труп полагаешь? Думаешь, винтовка: положил — и лежит. И совсем наоборот: настоящий, правильный труп при гальванических и прочих токах делает телодвижения. Отсюда ужасание темных масс. Что же, и вы срамиться хотите? Красная армия, к бабьему сословию примкнете? Ну что же, попадайте в газету и будете просмеяны более сознательно читающим пролетариатом!

Высокий сконфузился. Он захотел устраниться, отойдя в сторону. Зато из толпы выскочили двое, дикие низколобые:

— Наш комвзвод! Мы с знаменем, а у его… ни печенки, ни прочего. В реку!

И все с кулаками, с револьвером, ярые:

— С моста его!

Беду отвел сам высокий:

— Товарищи, прошу сознательно… протокол будет составлен, и всех арестованных сегодня же по назначению… Но сейчас мы пришли со знаменами для воздания последнего почета и товарищеского прости нашему красному комвзводу. Этим и займемся. Печень и внутренности — органы не суть для этого важные. Единственно важное — очертание тела для положенья во гроб. Лучше специалистов никто этого не сделает. Потому в порядке дня ставлю предложение: запереть всех, прикосновенных к делу, в анатомичку для приведения в порядок нашего красного комвзвода.

Когда под конвоем удалены были лица, вызывавшие общую ярость, домком взял тихонько под руку и подвел его к стенке, исписанной углем:

— Прежде чем написать протокол, прочитайте!

И вместе с длинным, а за ними и прочие, по складам: тре-панация, ампу-тация, де-зар-ти-ку-ля-ция…

— Это ен… хируроид, — говорит хитрый домком, боясь волокиты, допросов, а пуще всего боясь дефицита в кафе.

— Хируроид давно не в порядке… — он покрутил перед лбом, — такие-то слова на стене? По-ученому зовется это мания. Понимаете: человек возомнит, — и свершает. Так и наш. На стене возомнил, а тут ваш комвзвод в трупном виде… он совершение применил.

— Мания? Это и я знаю, — сказал высокий, — даже очень случается. Только нет… прочие обличают: фельдшер и два санитара. Им бы пресечь, если б мания. Нет, тут что-нибудь коллективное из контрреволюции. Граница близехонько, мало ль что из-за границы?

— Помилуйте, гражданин, — взял тон покрепче домком, — заграница имеет дело с живыми, которых для враждебности их пред лояльностью советской власти, а вы подозреваете на покойника? Еще скажу вам, как на подобное подозрение взглянуть могут в ревтрибунале? Не отнесут ли его всецело к церковным предрассудкам? Рассудите сами ввиду изложенного! Не во много ли раз безопасней связать обвиняемым руки и ноги веревкой и везти их в столицу как личностей, в уме поврежденных? И волокиты избегнем, и вас всех к малосознательным не сопричтут.

Дело ваше новое, без директив…

Комвзвод, уже смущенный речью фельдшера, смутился сильней и подумал: «А ну их к чертям! Подведет хируроид… не в свой заряд влипнешь. Ведь точно, что дело новое, без директив». И громко скомандовал:

— Немедля связать врача и помощников! По свидетельству домкома, они есть умом поврежденные. Товарища комвзвода нам безопасней самим обрядить — они, чего доброго, последнее у него искромсают.

— Чего доброго, — суетился домком, — опять возомнят и свершат…


Хируроида, фельдшера и двух санитаров, зажатых в клетке-купе третьего класса, везли в губернский сумасшедший дом. Руки и ноги были у них крепко связаны. Но хотя веревки больно резали тело и они знали, куда их везут, они духом не пали. Фельдшер, тот даже сказал:

— Приключение Рокамболь!

В сумасшедшем, какой ни на есть, примет врач, и дело образуется. Да и что бы дальше ни было, больше того, звериного, ужаса быть не может, когда там, в анатомичке, горячо дыша в шею, навалившись всей тушей, десяток людей вязали им руки и ноги. Оставалась последняя минута: положат на стол, начнут резать.

И вдруг — нет последней минуты.

— Приключение Рокамболь!

— А кто делу венец? Домком Ведерников. Ну и домком! Как уездный предводитель дворянства, памятуя расстояния, но отечески снисходя, не успевает он принимать любопытных. Ну и хвалится, что единственно он, одной своей сметкой, рассек так называемый гордиев узел!

И только придя к старухе, в бывшую комнату хируроида Алферова, дает он волю скрытому своему темпераменту. Поднеся к самому носу старухи огромный волосатый кулак, говорит:

— Только пусти мне, пусти жильца с книгами.

И старуха просыпала:

— Отведу его, батюшка, отведу его трясцой, холерой, кровавником….

Даниил Хармс
Старуха

…И между ними происходит следующий разговор.

Гамсун.

На дворе стоит старуха и держит в руках стенные часы. Я прохожу мимо старухи, останавливаюсь и спрашиваю её: «Который час?»

— Посмотрите, — говорит мне старуха.

Я смотрю и вижу, что на часах нет стрелок.

— Тут нет стрелок, — говорю я.

Старуха смотрит на циферблат и говорит мне:

— Сейчас без четверти три.

— Ах так. Большое спасибо, — говорю я и ухожу.

Старуха кричит мна что-то вслед, но я иду не оглядываясь. Я выхожу на улицу и иду по солнечной стороне. Весеннее солнце очень приятно. Я иду пешком, щурю глаза и курю трубку. На углу Садовой мне попадается навстречу Сакердон Михайлович. Мы здороваемся, останавливаемся и долго разговариваем. Мне надоедает стоять на улице, и я приглашаю Сакердона Михайловича в подвальчик. Мы пьем водку, закусываем крутым яйцом с килькой, потом прощаемся, и я иду дальше один.

169